Бесконечные, как экстатическое кружение танцующего дервиша, мантры государственного руководства, государственных пресс-секретарей и прогосударственных публицистов о гибели либерального устройства мира и закате Запада (Европы) вышли не из гоголевской «Шинели», а из старого еврейского анекдота:
— Как дела у Мойши?
— Он умер.
— Умер-шмумер, лишь бы был здоров!
Есть нечто общее в поисках «старой Европы» модным режиссером и угрозами министра иностранных дел России разорвать отношения с ЕС. Один ищет то, чего уже не существует, не может и не будет существовать — а строго говоря, и не существовало. Второй говорит о том, чего не может произойти по объективным причинам, в том числе экономическим: доля стран ЕС в экспорте из России за январь — ноябрь 2020 г. составила 41,1%; доля ЕС в импорте в Россию за тот же период — 35,4%.
Закат Европы вручную
Что касается рассуждений о гибели либерального порядка, так что ж в этом нового? Все аргументы разных сторон предъявлены 121 год назад в работе философа Владимира Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1900 г.). В этих диалогах, как и сегодня, идею европейской России отстаивал либерал, размышлявший под ником «Политик»: «Отечество наше, естественно, гораздо более прочих европейских стран испытывает воздействие азиатского элемента, в чем и состоит вся наша мнимая самобытность… настоящее существительное к прилагательному русский есть европеец. Мы русские европейцы, как есть европейцы английские, французские, немецкие».
И не такие мыслители, как наши публицисты, пресс-секретари и министры «закатывали» Европу — взять хотя бы Шпенглера, совсем не пустой человек был. Запад вместе с либерализмом гибнет и закатывается с той же периодичностью, что и переживается новый «конец истории». Тоже при участии не самых последних мыслителей вроде Александра Кожева (который внес свой практический вклад в единую Европу) и Фрэнсиса Фукуямы. Но и Запад с его универсальными ценностями как-то пробирается через гибельные топи фашизма, коммунизма, популизма, авторитаризма, радикального национализма, и история всякий раз начинается заново, не давая расслабляться Европе.
Ведь — что правда — стоит ей расслабиться, как немедленно начинается закат. На что, собственно, обращал внимание еще в 1988 г. в статье «Европейская ответственность» Мераб Мамардашвили: сохранить универсалистский европейский вектор без ежедневных к тому усилий будет очень непросто. Да и Фукуяма с его «концом истории» образца 1989 г. как-то не дочитан до логического же конца: ровно в той статье, которая ему до сих пор отливается кривыми улыбочками, он черным по белому писал о двух угрозах либеральному «концу истории» — религиозного фундаментализма и национализма. Они-то, собственно, в соответствии с его опасениями и реализовались.
Бомбежка Воронежа как генеральная линия
Либерализм — это свободный рынок. А значит, еда на столе и товары в магазинах. Либерализм — это политическая демократия. А значит, возможность выбора наиболее подходящего варианта в электоральном меню при возможности регулярной ротации «блюд». Либерализм — это свободное движение товаров, людей, капиталов, идей, интернациональная наука и образование. Какие есть альтернативы? Фашизм, коммунизм, изоляционизм. Танцы вокруг праха Сталина. Играющие от злости желваки от недовосстановленного величия. «Крымнаш», который на хлеб не намажешь. Химерические угрозы, которых не существуют, но наличие которых оправдывает неэффективность внутреннего управления. Это — альтернативы?
В рассуждениях о закате либерального порядка и вредоносности Европы как-то забывается, что в 2014 г. путинская Россия инкорпорировала в свой состав здоровенный фрагмент чужой территории и вела прокси-войну на востоке другого государства. Могли ли отношения с Западом после этого оставаться на прежнем политико-дипломатическом уровне? Забывается и о том, что в случае Алексея Навального речь идет не о «фигуранте» и «политическом проходимце» (с точки зрения технологии попадания во власть отдельных представителей нынешней элиты я бы еще поспорил насчет того, к кому применять этот термин), а о применении химического оружия, о невозбуждении уголовного дела по факту покушения на убийство гражданина Российской Федерации.
При чем здесь закат либерализма? Может быть, осмысленнее вести речь о кризисе демократии в России. Причины искаженного восприятия Европы не в Европе, а в России. Здесь кривые линзы, а не там косое восприятие восточного партнера. Никто и ничто, кроме пришедшей к власти группы православных чекистов, не мешали России развиваться нормально. Речь не о либерализме, а именно о нормальности. К слову, причина более интенсивной поддержки Навального более широкими слоями гражданского общества не в том, либерал он или не либерал, а в том, что сама власть превратила его в символ нормальности. Смысл модернизации России не в превращении ее в либеральный анклав, а в ее нормализации, избавлении сознания средних россиян от наслоений несуществующих угроз и химерической привязанности к выдуманным отеческим гробам вместе с пепелищами, существующим только в чекистской исторической мифологии. В нормальной России, в том числе психически нормальной, невозможны дискуссии о том, какого истукана поставить в центре Лубянской площади — прежнего изверга Дзержинского, мифологического героя советского кино Александра Невского или душителя инакомыслия Андропова, верившего в то, что экономику можно поправить дневными рейдами по парикмахерским.
В нормальной России демонстративное хамство в ходе переговоров с европейским высоким представителем едва ли может быть приравнено к «внешней политике». Даже Леониду Ильичу Брежневу, который просил своего спичрайтера Александра Бовина объяснить ему, что такое «конфронтация» в обмен на лекцию о свойствах боровой дичи, не пришло бы в голову так унижать партнера ради бессмысленного пиара и самоутверждения. Детант рождался из желания разрядки и доброй воли. Без желания и доброй воли не будет никакого сотрудничества с Европой и Америкой, а будет бомбежка Воронежа, которая уж точно не может быть признана чем-то нормальным и рациональным. Бомбежка Воронежа в виде достижения семилетнего падения реальных доходов населения и подавления любых признаков немифологизированного мышления граждан России — квинтэссенция российской внутренней и внешней политики последних лет.
Какое отношение к этому политическому и социально-экономическому самострелу имеет Европа? У нее и своих проблем хватает, но она остается Европой, пусть и не тем кинопавильоном, адаптированным под сцены из старобуржуазной жизни, который рисует воображение режиссера Богомолова.
Господа Журдены
Население России вот уже много лет пугают либерализмом и Европой, но сознание и масс, и элит остается западноцентричным: это смесь комплекса неполноценности (все равно хочется жить так, как они), синдрома превосходства (для которого все меньше поводов, хотя приходится эксплуатировать старый тезис — «зато мы делаем ракеты») и подростковой психологической отмазки с богатым названием whataboutism («а в Америке негров линчуют»). Образец whataboutism’а — плач по простым американцам, взявшим Капитолий и нагадившим там, а также по «желтым жилетам», которых гнобит жестокая капиталистическая полиция. Но ни один российский протестующий не разбил ни одну витрину, не сжег ни одну машину или даже шину и уж тем более не брал штурмом Кремль или хотя бы парламент, сделав селфи в кресле товарища Володина.
Снова возникает вопрос: при чем здесь либерализм, Европа, Запад?
Любая система, не основанная на универсальных ценностях и либерализме, заканчивалась войной с собственным народом и устрашением соседей, массовыми убийствами, кровью, наказаниями за попытки самостоятельно мыслить, экономической стагнацией. Обличители западного либерализма неизменно оказываются в известном с XVII века положении мольеровского господина Журдена, не подозревавшего, что он уже 40 лет говорит прозой, — то есть живут в обстоятельствах и отчасти подчиняются правилам общежития этим либерализмом созданным. Наконец, отрицая либеральный порядок, власть и ее инфраструктура обслуживания отрицают главу вторую Конституции Российской Федерации «Права и свободы человека и гражданина». А ее, такую либеральную и лежащую в основе российского государства и общества, никто не отменял. По крайней мере, в теории.
Ну, и, в конце-то концов, где ж твоя мягкая сила, брат, которая действует на изгоев этого мира, да и то не на всех, а на тех, кто ожидает от России материальной или военной помощи — вроде камарада Мадуро или Асада? И почему, как и в советские времена, все остается как в бессмертных строках Дмитрия Александровича Пригова:
Шостакович наш Максим
Убежал в страну Германию
Господи, ну что за мания
Убегать не к нам, а к ним
И тем более в Германию!
Может, западный либеральный порядок умер, но почему же он до сих пор столь привлекателен для тех, кто ищет «рузвельтовских» свобод от нужды и страха?
