Беда не приходит одна. Авторитаризм во внутренней политике порождает изоляционизм во внешней политике. Политические ограничения естественным образом ведут к подавлению гражданского общества, которое практически целиком объявляется иностранным агентом. Монополизм государства в политике и превращение гражданского общества в колонию кремлевского истеблишмента заканчиваются огосударствлением экономики и даже регулированием цен.
Тотальные запреты всего превращают законотворчество в такой театр абсурда, что старикам Ионеско и Беккету лучше и не восставать из могил — умрут по второму разу от зависти.
Вторжение в кружевные трусы
Помнится, лет семь назад депутатский корпус бурно обсуждал возможность запрета кружевных трусов. От того, чтобы представители государства заглядывались на трусы до заглядывания в трусы — один шаг. И вот на днях депутаты занялись обсуждением запретов абортов, пропаганды бисексуальности и полиамории. Честно говоря, лично я нигде ни разу не сталкивался с пропагандой хотя бы одного из вышеперечисленных элементов. Разве что считать саму жизнь виновной в такой пропаганде, а также художественную литературу — прозу и поэзию, в том числе классическую и античную. (Советую, кстати, депутатам обратить внимание на такое нетерпимое явление, выпадающее из древнерусских скреп, как серийная моногамия — это термин писателя Дугласа Коупленда, описывающий развод и новую женитьбу.)
Но вся эта полиамория под покровительством депутата Толстого, потомка известного графа, всю жизнь мучившегося полиаморными искушениями, ни в какое сравнение не идет с инициативой депутата Анатолия Выборного, выходца из сословия военных следователей.
Поскольку нынче хороший депутат — это депутат, который выходит с инициативами в области совершенствования рестриктивного и репрессивного законотворчества, рано или поздно такое должно было случиться: народный избранник предложил ввести уголовную ответственность за фейки о росте цен, сеющие панику. Вполне в русле последних инициатив, связанных с фейками о пандемии. И в тренде, который логически должен привести к запрету объективной реальности, данной нам в ощущениях (как говаривал Владимир Ильич Ленин). За фейки о пандемии государство, скорее, могло бы наказывать само себя, учитывая колоссальные противоречия в статистике заболеваемости и смертности. А с ценами — еще более занятная история.
Один из факторов резкого ценового скачка — распространение заведомо ложной информации, способной вызвать рост стоимости продуктов или создание дефицита– Анатолий Выборный
«Ну, посадим мы товарища Козловского…»
Начать следует с того, что, как и с пропагандой абортов с присущей ей полиаморией, трудно найти образцы фейков о росте цен. Если то или иное зловредное лицо сообщает в соцсетях, что сегодня оно купило сахар по цене, несколько превышающей привычную, это не означает распространение фейка с целью посеять панику. Хочется надеяться, что, во-первых, депутату, поработавшему следователем, знакомы понятия прямого и косвенного умысла, а здесь доказать умысел можно только с использованием незаконных методов следствия. Во-вторых, цены — с тех пор как их либерализовали 29 лет тому назад — в разных частях страны и даже разных торговых точках отличаются разнообразием, не подвластным для изучения даже Росстату. Статистическое ведомство использует методику, предполагающую проверку цен на одни и те же товары в одних и тех же местах и точках.
А панику подозреваемое лицо, скорее, сеет в самом себе, досадуя, что у него теперь и на сахар не хватает честно заработанных, но упавших с момента «покоренья Крыма» на 10,6% реальных доходов.
Что характерно, произошло это в результате политики, проводимой тем самым депутатским корпусом: контрсанкции, вмешательство государства в экономику, «геополитическая напряженность» как фактор падения рубля — все это прямое и длящееся годами следствие крымской кампании.
Тот факт, что экономика в современном мире интернационализирована и просто физически не может быть «самодостаточной» (Сергей Лавров, министр иностранных дел) и целиком импортозамещенной, нельзя отменить ни Уголовным кодеком, ни даже Трудовым и Семейным. Благодаря этому свойству рыночной экономики на столах у граждан России есть еда, а в магазинах — богатый ассортимент товаров.
Любое регулирование цен ведет либо к исчезновению (дефициту) того или иного товара, либо к росту цен на соседние товары, либо — после окончания периода регулирования — к отложенному, компенсационному росту цены.
То, что предлагается депутатом и поддерживается ФАС после ухода из него Игоря Артемьева, — искажение рынка и прямой удар по потребителю.
Криминализация того, что не может быть криминализировано в принципе. Политизация поведения уже не только человека, позволяющего себе просто рассуждать вслух, а обычного потребителя товаров и услуг.
Настоящая же потребительская паника и ажиотажный спрос — это следствие многодесятилетней настороженности советского и постсоветского человека после того, как он пережил многочисленные манипуляции государства в финансово-экономической сфере. Какая уж тут паника, если при обмене денег нужно было успеть добежать до Сберкассы за считанные часы, да еще в отпускной сезон в выходной день. Средний российский обыватель, каких бы он экономических взглядов ни придерживался, точно знает, что, если на что-то государство начало регулировать цены, надо срочно бежать в магазин и выкупать этот товар, потому что дальше состоится или его исчезновение, или еще более масштабный рост цены. Вот за это сокровенное знание и будем его сажать на три года?
Как говорил товарищ Сталин о теноре Козловском: «Ну, посадим мы товарища Козловского, а петь за него вы будете?» Так и здесь: ну, будут наши сограждане жить под угрозой посадки за обсуждение инфляционных показателей и собственные инфляционные ожидания, от этого что — цены перестанут расти?
Криминализировать и политизировать
Депутат Выборный в несколько угрожающей тональности высказался и о крупных торговых сетях. Важно то, что они — иностранного, по крайней мере, с его точки зрения, происхождения. То есть, читай — агенты. Но атака на сети может закончиться не бунтом сетей, а бунтом потребителей: в конце концов, 75% населения страны живет в городах, десятки миллионов добывают корм в больших моллах.
Отнятая депутатами привычка к разнообразию продуктов, о чем мечтало несколько поколений советских людей, отольется такой волной недовольства, что деликатный протест городских хипстеров покажется интеллигентным восстанием в институте благородных девиц. А к чему приводит грубое вторжение в регулирование абортов, мы видим на примере Польши, где у власти находится как раз ультраконсервативное правительство: к яростным и бескомпромиссным женским протестам.
Общество в России и так расколото и раздражено, давайте и дальше его раскалывать и раздражать, криминализировать и политизировать?
Любая авторитарная власть приходит к тому, что становится биовластью (в терминах Мишеля Фуко) — начинает подчинять себе еще и тело человека. Бьет по нему дубинкой, гонит на путинг под угрозой увольнения/отчисления, лезет в потребительскую корзину и трусы, регулирует репродуктивное и сексуальное поведение. В результате — заключает в тюрьму, действуя в логике «надзирать и наказывать», но еще и запрещать и подглядывать.
Тот же Фуко в «Надзирать и наказывать» описывал «Паноптикум» — идеальную тюрьму, в которой есть некий центральный наблюдательный пункт, откуда, оставаясь невидимым, можно вести наблюдение за всеми. Вот в этот самый паноптикум — уже без кавычек — и превращается наша власть, чья политика сводится к запретам и наказаниям практически уже за любое телодвижение и запугиванию народных масс несуществующими угрозами. Чтобы оправдывать свою зарплату надзирающих и наказывающих.
Мишель Фуко — о биовласти
На что направлена новая технология власти, биополитика, биовласть, находящаяся на пути к установлению? Имеется в виду совокупность процессов, включающих в себя пропорцию рождений и смертей, уровень воспроизводства, рост населения и т.д. Именно эти процессы рождаемости, смертности, продолжительности жизни в связи со всем комплексом экономических и политических проблем (о которых я сейчас не буду говорить) составляли во второй половине XVIII века первые объекты знания и первые объекты контроля со стороны биополитики. Во всяком случае, именно в этот момент начинает действовать статистика этих феноменов вместе с появлением первых форм демографии. Становится обычным соблюдение более или менее спонтанных, более или менее конкретных правил, которые эффективно применялись к исчислению рождаемости населения; короче, вырабатываются приемы контроля рождаемости, как они практиковались в XVIII веке. Появляется также проект политики рождаемости или, во всяком случае, схемы вмешательства в глобальные процессы рождаемости. Но биополитика решает не просто проблему воспроизводства. Она обращена также на проблемы заболеваемости, но иначе, чем это было до сих пор в условиях известных эпидемий, опасность которых так заботила политические власти с начала Средневековья (этих знаменитых эпидемий, временных драм многочисленных смертей, смерти, от которой никому не было спасения). Теперь, в конце XVIII века, речь идет не об эпидемиях, а о чем-то другом: в целом это можно бы назвать эндемиями, если рассматривать форму, природу, широту, продолжительность болезней, распространенных среди населения. Это болезни, более или менее трудные для искоренения, но они не рассматриваются в качестве эпидемии, в качестве причины более частых случаев смерти, а как постоянные факторы — и так их интерпретируют — убавления сил, уменьшения рабочего времени, снижения энергии, экономических издержек, причиной которых являются как потери в производстве, так и стоимость ухода за больными. Короче, болезнь как феномен населения: не как смерть, грубо обрушивающаяся на жизнь, — это эпидемия, — а как всегда присутствующая смерть, которая внедряется в жизнь, постоянно ее грызет, уменьшает ее и ослабляет.
Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975—1976 учебном году. СПб.: Наука, 2005
