Так получилось, что четвертьвековой юбилей так называемого дефолта совпал с обвалом рубля и отчаянными попытками властей этот обвал остановить.
Рубль и два режима
Сравним рисунок тогдашних и сегодняшних событий. В 1998-м рубль искусственно удерживали в «валютном коридоре». К лету того года он был переоценен в 1,6–2 раза: при более или менее свободном обмене за доллар давали бы не 6 рублей с копейками, а 10–12 руб. Тогдашний режим отказывался это признать и не допускал девальвации вплоть до полного исчерпания всех ресурсов. После чего курс рубля пришлось таки отпустить, но уже с одновременным прекращением выплаты внешних и внутренних долгов.
А это потянуло за собой не просто очередную смену кабинета. Это было идейное и моральное банкротство тех, кто в предыдущие семь лет были лицами режима. (Разве что Сергей Кириенко, председатель того правительства, которое объявило дефолт, по-прежнему занимает очень высокую должность.) Последующая трансформация правящей системы стала не просто выдвижением других лиц. Режим по частям менялся, но главное, менялся сам дух времени. Вольности сворачивались. Девяностые годы закончились раньше своего календарного срока.
Сегодняшний российский режим, ведущий прямое происхождение от последефолтного, изменяться не собирается. Да и опций таких не имеет. Пока правление диктатора не закончится, он будет править вечно. С другой стороны, финансовая система РФ гораздо более живуча, чем 25 лет назад.
Сила удара по финансам в 1998-м и в 2023-м вполне сопоставима, а последствия — нет. За последние полгода рубль без помех подешевел в полтора раза. Даже если за это и заплатят должностями глава ЦБ или кто-то из министров, ни дух времени, ни дух режима не изменятся. Государственная система, родившаяся из дефолта-1998, и прочнее, и слабее разом. Если она рухнет, то не по частям, а целиком.
О том, что случилось в 1998-м, будут спорить всегда. Выскажу личное мнение, в том числе и как свидетель событий.
Простые ответы
Относительно дефолта можно задать три вопроса. На два из них ответить легко, а на третий общепринятого ответа нет вообще.
Каковы технические причины дефолта?
Они несложны. Политика «валютного коридора» проводилась с 1995-го и сначала была явным шагом вперед по сравнению с хаосом и галопирующей инфляцией начала 1990-х. Заложенный в нее авантюризм показал себя не сразу.
В 1997-м внешние обстоятельства были удачными, и дела шли неплохо — инфляция уменьшилась, снижение экономики прекратилось. Но к началу 1998-го подешевела нефть, в азиатских странах упали финансы, на российский долговой рынок хлынули спекулянты, и «коридор» следовало отменить, дав рублю девальвироваться. Но этого не сделали вовремя.
Тогдашние государственные менеджеры слишком многого хотели разом и имели при этом слишком мало властных рычагов. Нельзя фиксировать курс рубля и душить инфляцию, не имея контроля над государственными тратами и получая при этом все уменьшающиеся доходы от продаж нефти и газа.
Госдума во второй половине 1990-х, вопреки нынешним представлениям, вовсе не была фикцией. Она терпеть не могла сменяющиеся правительства ельцинских назначенцев и не позволяла им пустить в ход единственный оставшийся инструмент — резкое сокращение государственных трат. Добавим, что этот инструмент действительно был сомнительным.
Тогдашнюю экономическую политику, как и любую авантюру, могло спасти только чудо. Например, резкий подъем нефтяных цен. Чуда не случилось. И дефолт стал естественным выходом из тупика, который был построен объединенными силами тогдашних властей и тогдашней оппозиции.
Почему после этого сменились правители?
Да потому, что произошедшее воспринималось как полный крах. И низами, и верхами. Под обещаниями и посулами 1990-х годов была подведена черта. Всем это было ясно.
Сегодня мы знаем, что эта ясность была поспешной. Всего полгода спустя начался мощный хозяйственный подъем. И происходил он на той базе, которая сложилась в 1990-е. Но в августе–сентябре 98-го об этом не имели понятия. Люди у руля после такого меняются, и эта смена не заключает в себе ничего загадочного.
Почему государственные игроки не захотели исправить финансовые ошибки до дефолта, а после него соорудили диктатуру?
А вот на этот счет могу высказать только субъективные соображения.
Непосильная олигархическая свобода
В 1997–1998 гг. все тогдашние игроки показали себя с худшей стороны — и президент, и олигархи, и так называемые реформаторы, и так называемые оппозиционеры.
К тому времени путь к свертыванию демократии уже был пройден. Когда говорят о развилках на этом пути, то, по-моему, ищут их не там, где они были. Говорят о малой гражданской войне осенью 1993-го, о фатальных будто бы президентских выборах 1996-го.
Но ведь гораздо интереснее вопрос, почему Ельцин, выиграв референдум «да-да-нет-да» в апреле 1993-го не распустил сразу же хасбулатовский парламент и не объявил досрочные парламентские и президентские выборы. А тогдашние депутаты нисколько на этом не настаивали. Это равнодушие обоих тогдашних борющихся лагерей к воле народа говорило о быстром упадке возникшей было демократии гораздо больше, чем последующие события.
Так или иначе, в преддефолтные годы российская политика была уже политикой борющихся кланов, а не политикой массовых движений.
Не надо видеть в качестве такого движения КПРФ. Несостоявшаяся победа Зюганова на президентских выборах в 1996-м дала бы демократии не больше, чем состоявшаяся в 1997-м победа его тогдашнего однопартийца, демагога и любимца простонародья Амана Тулеева на кемеровских губернаторских выборах.
Свинцовый двадцатилетний режим Тулеева стал путинским по духу гораздо раньше, чем возник режим самого Владимира Путина. Коммунисты-губернаторы и коммунисты-депутаты были избраны массами, но в своей практике выступали как представители личных и клановых интересов, а вовсе не своих избирателей.
Да и сами избиратели в это время уже не добивались ничего нематериального. Только льгот и выплат. Когда сегодня сокрушаются об упущенных в 1990-е шансах люстрировать номенклатуру или создать независимые суды, то упускают, что никто тогда не требовал независимых судов. Ни массы, ни чиновники, ни бизнесмены. Многие ли коммерсанты добивались равных условий конкуренции для всех? Все они требовали удушения своих конкурентов и льгот для себя.
И в этом пункте скоробогач-олигарх мыслил так же, как и скромный приблатненный киоскер. Олигархи первого призыва («семибанкирщина» и те, кто был вокруг нее) не выделялись ни интеллектом, ни кругозором, ни ответственностью, ни, тем более, способностью к общественным действиям.
Самыми слабыми своими сторонами повернулись тогда и первые лица исполнительной власти. Ельцин тасовал премьеров и главных правительственных менеджеров, раздумывая только о раскладах предстоящего президентского наследования.
Коммерциализированные топ-менеджеры черномырдинского типа были несведущи в макроэкономике и политически пассивны.
Во главе так называемых младореформаторов стоял Анатолий Чубайс — администратор, лишенный стратегического чутья, по складу своему — типичный пробивной исполнитель, наподобие сталинских наркомов или красных директоров. Удивляясь, почему Чубайс не делится сейчас никакими своими соображениями, нам стоит вспомнить, что многие из сталинских наркомов прожили долгую жизнь, но ни один не выступил со сколько-нибудь глубокими выводами насчет прошлого.
Все участники этой большой игры, от номенклатурных коммунистов до чиновников-реформаторов интеллигентского происхождения, во-первых, не опирались на массы, во-вторых, плохо понимали, что происходит, а в-третьих, утонули в склоках и показали явную неспособность к коллективным действиям.
Даже олигархическая свобода 1990-х — это все равно свобода. Но она оказалась непосильным испытанием для этих людей. Отсюда и дефолт как продукт их грызни и неосведомленности. Винить кого-то отдельного тут вряд ли есть смысл. Это была коллективная беда руководящего слоя, не получавшего никаких импульсов от дезориентированных и растерянных масс.
Последний обман
Скомпрометированные вольности 1990-х стали жертвами дефолта. Мысль о «порядке», твердой руке и некоем единоначальнике осенила всех россиян, сверху донизу. Даже декламации самовлюбленных тогдашних губернаторов, привыкших быть царьками в своих владениях, клонились к поиску каких-то железных пальцев, которых им так не хватало на своих загривках.
Но в первые несколько последефолтных месяцев, до весны 1999-го, казалось, что сокращение свобод совместимо также и с политической логикой. Правительство Евгения Примакова, сформированное в сентябре 1998-го, формально опиралось на парламентское большинство. В политическом смысле это выглядело шагом вперед по сравнению с прежними технократическими кабинетами, которые комплектовал президент и силком протаскивал через Госдуму.
Но быстро выяснилось, что и это обман. Думские коммунисты и их союзники остались самими собой и были озабочены не политикой, а той же грызней, что и до дефолта. Ни они на правительство, ни правительство на них особого влияния не оказывали. Примаков исчерпал свою полезность для Кремля и был уволен. Путь к правлению Владимира Путина был открыт.
Там, где в 1990-е было несколько центров власти и влияния, остался один. Там, где была угроза финансового краха, появилась неплохая защита от него. Там, где режим опирался на кое-какие институции, пусть и плохо работающие, там теперь диктатура, которая опирается лишь на себя и может рухнуть только целиком.
