Артем Лоскутов родился в 1986 году в Новосибирске. Он один из организаторов ежегодных шествий «Монстрация», известных своими абсурдистскими лозунгами вроде «Хватит это терпеть, давайте терпеть что-то другое!», «Пелемень требуют наши сердца!» и «Чайный гриб тоже гриб». А также «Дубинописи» — картин, которые изображают символы государственного насилия, выполненных полицейской дубинкой вместо кисти.
Давайте начнем с того, как вы позиционируете себя сейчас: как российский художник, антивоенный, выступающий против Кремля, или просто как художник, интересующийся разными темами, включая эту?
Я думаю, что это большая ответственность — называть себя «художником против Кремля». Бороться с Кремлем означает, что у вас есть какие-то ресурсы для этой борьбы. Какая-то сила, какая-то эффективность, что вы на одном уровне. И если у вас всего этого нет, можно ли сказать, что вы «художник против Кремля»? Я не знаю.
Мне никогда не нравился Кремль, ни сегодня, ни до войны, ни десять лет назад. Но сейчас, я думаю, я просто художник из России, теперь можно так назвать себя.
Интересно, что вы воспринимаете фразу «художник против Кремля» не как ограничение в темах своего искусства, а как ответственность.
Когда вы называете себя художником против Кремля, — давайте посмотрим на ваши работы, какой у них результат в этой борьбе? Кремль использует первое, второе, третье, четвертое, пятое, запускает ракеты и так далее. А вы? Наверное, художник действительно должен брать на себя больше, чем он может взять. И мы любим художников, и интересуемся ими за то, что они берут на себя какие-то невыполнимые обязательства, действуют не только на основе законов физики, но и на основе своего воображения, и попытки вырваться из существующих рамок.
Но мы находимся в ситуации, когда скорее Кремль против художников, а не наоборот. Кремль — это условный режим, это какие-то силовики или какие-то госорганы. Они выбирают каких-то художников, музыкантов, рэперов, против которых направляют репрессии и называют врагом.
Как изменилась ваша жизнь после полномасштабного вторжения России в Украину? Что изменилось в ваших взглядах, искусстве, жизни?
Это большой вопрос, от которого проще отшутиться. Но если серьезно, я думаю, что произошло сильное обесценивание всего, что было до войны, что мы делали. У меня такое ощущение, и мои коллеги иногда тоже чувствуют это.
Все, что мы делали, оказалось бесполезным, бессмысленным, неспособным предотвратить те ужасные события, которые происходят с нами сейчас.
Но ужасные события были и раньше, например политические убийства, репрессии. Но их масштаб увеличился на порядки.
Честно говоря, все это раньше казалось игрой, в которую мы все играли. То, что происходило с нашей страной начиная 2013-2014 годов, казалось иммерсивным шоу.
Страна как будто играла в шоу о тоталитаризме по мотивам романа «1984» или чего-то в этом роде. И мне казалось, что в этом аттракционе люди, которые делают прогосударственные вещи, просто играют свою роль и всерьёз в это не верят. Вот эти все телешоу, которые транслируются властями про «святую Русь», про все это дерьмо. Всё это всерьёз невозможно было воспринимать.
Возможно, во времена СССР кто-то всерьез верил в КПСС, а потом наши политики, не зная, как удержать власть, создавали какую-то фигню на месте идеологии, побыв до этого всего 10–15 лет свободными россиянами. И в эту фигню никто не верит, кроме совершенно сумасшедших зрителей. В 2022 году оказалось, что это не шутка, это всё вполне реально.
И вы уехали из России…
Я уехал на Новый год в отпуск, началась война, и я просто не вернулся. С тех пор я живу вне родины, в чужой стране.
Я бы даже сказал, что я в каком-то пограничном пространстве между мирами, в лимбе. В Латвии, где я нахожусь, есть ощущение, что ты не в России, но и не в чём-то полностью обратном, не как в Штатах или в Германии. Как будто ты где-то между.
Здесь я увидел много процессов, о которых раньше вообще не знал, не думал, не учитывал. Например, я не думал о своем русском языке, о том, как люди могут к нему относиться из-за исторических событий. Получается, что ты несешь ответственность за свой паспорт, свое происхождение, за то, от чего ты и убежал. И все это давит на тебя как на художника, создает новые вызовы.
Но в то же время моя аудитория в основном в России, мне нужно о чем-то с ними говорить. Вряд ли им будет интересно говорить о жизни художника в Риге.
А ваша аудитория не в эмиграции?
Все-таки меньшая часть, я думаю, треть или четверть. Остальные в России. Что там происходит, честно говоря, стараюсь знать всё меньше и меньше. Невозможно совсем ничего не знать, но силы находить и читать новости каждый день все меньше. Просто чтобы сохранить разум, приходится отстраняться.
Поэтому у вас не было работ на тему войны?
Я просто не вижу, что можно сказать на эту тему искусством. Что может стать более сильным высказыванием, чем то, что уже есть в новостях. И кажется, от коллег тоже не видел большого количества работ на эту тему, возможно, должно пройти время, чтобы появилось такое искусство.
Но при этом не так давно у вас была работа «Дубинодавид» на тему израильско-палестинского конфликта, которая вызвала много споров. Почему она появилась сейчас?
Я её сделал в ответ на то, что видел в своей ленте в соцсетях. Я читал, читал эти посты и видел, что люди пишут прямо противоположное тому, что эти же люди писали недавно по поводу войны России с Украиной — призывали к агрессии, писали: «Господь, жги!» Некоторые писали, что то же самое надо сделать с Россией — я не знаю, можно ли так высказываться в отношении собственного народа, но в отношении чужого, мне кажется, точно нельзя. Или писали, что палестинцы выбрали ХАМАС — но ведь мы, россияне, два года доказывали всем, что мы не выбирали Путина, почему эти же люди говорят, что палестинцы сами виноваты?
Но некоторые увидели в этой работе антисемитизм и поддержку ХАМАСа.
Честно говоря, я думаю, что люди, которые увидели поддержку ХАМАСа в этом изображении, должны задуматься о состоянии своей головы и обратиться к профильному специалисту, потому что в этой работе не было поддержки ХАМАСа. И увидеть это в работе, думаю, нужно очень постараться.
То, что многие люди готовы обвинять всех, с кем они не согласны, в поддержке ХАМАСа, очень похоже на то, что делают власти в России. Называют национальными предателями вообще всех, кто говорит, что Путин не выполняет то, что должен.
Жесточайшая поляризация происходит, вероятно, даже более жесткая, чем конфликт Украина-Россия. Никто не готов слушать человека, который не полностью разделяет ту или иную позицию.
В принципе, и мы, люди, которые верят, что Россия напала на Украину, совершила военные преступления, война несправедлива, все это должно быть немедленно прекращено, все виновные должны быть наказаны, вряд ли готовы слушать тех, кто так не думает, мы заранее считаем, что они маньяки и дураки. Вероятно, так же происходит и в обратном направлении. Иногда какие-то конфликтные ситуации вокруг картины могут даже помочь обменяться опытом.
Я понимаю, что претензия может звучать еще и так, что шестиконечная звезда — это не только символ государства Израиль, но и символ всех евреев. И многие сталкивались с антисемитизмом, и теперь человек с таким опытом видит мою картину и думает, что я нарисовал какое-то антисемитское изображение. Но тут вопрос, что для нас важнее. Можно рисовать только цветы… Или спровоцировать обсуждение и взять на себя некоторые риски.
Вы не боитесь, что кто-то воспримет вашу работу совершенно иначе, чем вы задумывали?
Это нормальный процесс, я думаю, что это даже… Круто, когда можно воспринимать работу иначе, чем плакат.
Но мне бы было неприятно, если бы кто-то пострадал от моих картин, или если бы мое искусство начало в своих целях использовать государство. Как когда на [разбомбленном] Мариупольском театре висят плакаты с Пушкиным, представляющие всё дерьмо, которое делает правительство сейчас.
С одной стороны, я бы был уже мертв и мне бы было все равно, но с другой стороны, я бы все равно хотел верить, что всё, что я делаю, было сделано таким образом, что власти не могли бы это использовать. Например, «Бессмертный полк» был низовой инициативой, которую потом перехватили власти и начали использовать в каких-то сатанинских целях. А «Монстрацию» невозможно так использовать, это эстетически другое. Из этого не получится сделать патриотическое дерьмо. Это о разрушении идеологии, о высмеивании любых призывов.
Но искусство всё равно меняет значение в разное время при разных обстоятельствах. Например, здесь, в Риге, у меня в кармане остались наклейки с работой «Запрещёнка». Когда я делал эту картину, после 2014 года, было понятно, про что она — тогда запрещали ввозить в Россию продукты, тракторами давили импортированные персики. А здесь, в Риге, я клею эту наклейку куда-то, и через пару дней вижу, что ее отодрали ключом. И потом я понимаю, что здесь «Запрещёнка» — это наоборот, российские медиа, которые заблокированы и не загружаются, их воспринимают как пропаганду. И я понимаю, что здесь «Запрещёнка» кажется какой-то пророссийской вещью.
Или у моего американского товарища была наклейка «Большой брат смотрит на тебя, и ему скучно». Она вообще о чем-то своем, но здесь это тоже отдирают, потому что здесь «Большой брат» — это Россия. Здесь есть контекст, который создает другую оптику, и всё это невозможно учесть.
У вас получается сейчас зарабатывать на жизнь, занимаясь искусством, или приходится делать что-то еще?
Да, продажа картин приносит деньги, и это для меня было важным моментом — в Новосибирске я даже не считал возможным уйти с работы в офисе и заниматься только искусством. Картины покупают не только олигархи — например, я сам иногда участвую в аукционах коллег, если в этот момент есть деньги и картина мне нравится. Недавно вот купил картину сибирского художника Сани Закирова.
Работа Артёма Лоскутова будет показана на выставке антивоенного и антитоталитарного искусства «Artists Against the Kremlin», организованной The Moscow Times, галереей All Rights Reversed и арт-центром De Balie в Амстердаме с 3 августа по 3 сентября 2024.
