Это противостояние не завершится даже если Украине удастся отвоевать силой все свои территории, включая Крым. Очевидно, что Россия, потерпевшая военное поражение, будет стремиться к реваншу.
Этого не случится лишь при одном условии: если в самой России произойдут внутренние трансформации.
В этой статье я не затрагиваю вопрос, когда и как начнутся такие трансформации. Ясно, что рано или поздно это произойдет (возможно, именно после военного поражения; в российской истории такое уже случалось). Однако, готовясь к ним, важно заранее понимать спектр возможностей: какого будущего России можно ожидать, а какого нет, и почему нет.
Понятно, к каким трансформациям призывает российская либеральная оппозиция: это демократизация, либерализация, установление верховенства права — словом, стандартный пакет демократических реформ (см., например: Манифест «Устойчивый мир: наш взгляд»). Однако желание еще не гарантирует возможность. А для оценки спектра реальных возможностей необходимо выйти за рамки текущих событий и оценить российскую ситуацию в контексте «большого» исторического времени — того, которое Фернан Бродель удачно назвал longue durée («Длительное время» или просто «длительность» (фр.). См.: Fernand Braudel, Histoire et Sciences sociales: La longue durée, Annales, Année 1958, 13-14, pp. 725-753.). Сперва мы коротко вспомним историю либеральных реформ в России, начиная с Александра ІІ; затем констатируем некоторые неизменные характеристики российской внешней торговли за последние 500 лет; после этого вспомним основные черты российской территориальной экспансии за тот же период.
Я собираюсь показать, что именно из этих трех компонентов складывается «пазл» российского будущего, который позволяет определить, какие трансформации в будущей России возможны, какие из них желательны, а какие и почему невозможны, так что разговоры о них только отвлекают от реальности.
Все попытки либеральных реформ в России заканчивались для их инициаторов политической или личной катастрофой
Первую масштабную попытку либеральных реформ в России XIX века предпринял Александр ІІ, прозванный за это «Царь-освободитель». Он же стал лидером среди российских царей по количеству покушений на его жизнь: после десяти неудачных попыток он стал жертвой одиннадцатой (1881). Большинство покушений организовали российские сторонники радикальных изменений, которым реформы царя казались слишком нерешительными; результатом их попыток стала, наоборот, остановка даже и этих нерешительных реформ. Одно покушение осуществил в Париже поляк Антон Березовский, желая отомстить царю за подавление очередного польского восстания против российской власти.
В начале 20 века либеральную аграрную реформу инициировал и провел глава российскогоправительства Петр Столыпин. По количеству покушений на его жизнь он сравнялся с Александром ІІ: пережив десять, он тоже стал жертвой одиннадцатого (1911, Покушения на Столыпина: как пытались уничтожить человека, который мог стать надеждой России).
Владимир Ленин в последние годы жизни успел увидеть нежизнеспособность «командной экономики» и предложил «новую экономическую политику» (НЭП), т. е. частичную либерализацию экономики вопреки программным целям его партии. После смерти Ленина (1924) эта политика продолжалась еще несколько лет, пока не вылилась в масштабный кризис закупок аграрной продукции (1927—1928: И. А. Боркун. Кризис государственной продовольственной политики в 1927—1928 хозяйственном году), после чего НЭП отменили, а ведущих сторонников этой политики (в т. ч. Николая Бухарина) Сталин физически уничтожил на протяжении 1930-х годов.
Никите Хрущеву, который инициировал ограниченные либеральные реформы после смерти Сталина, повезло больше, чем Бухарину: его не уничтожили физически, а только лишили должности и всякой публичности (1964) вплоть до момента его природной смерти (1971).
Наиболее парадоксальной оказалась судьба последнего советского реформатора, Михаила Горбачева: инициированные им либеральные реформы быстро привели к движениям за независимость в так называемых «союзных республиках» (прежде всего странах Балтии, Грузии и Украине), и после нескольких неудачных попыток остановить этот процесс силой Советский Союз, наконец, распался (1991), что совершенно не входило в планы ни Горбачева, ни современных ему западных лидеров.
Борис Ельцин попробовал продолжить либеральные реформы в наибольшем обломке СССР, известном как «Российская Федерация». Однако результат оказался тем же, что у Горбачева: теперь отделиться от Кремля пожелали уже не советские «союзные республики», а российские «субъекты федерации» (активнее всех Чеченская Республика, но схожие процессы развивались и в ряде других российских республик, к примеру в Татарстане). Останавливать этот процесс на Кавказе снова пришлось грубой силой, что в конечном итоге привело к замене Ельцина на Путина и постепенному переходу от либеральных реформ к очередной реставрации российского авторитаризма.
Этот краткий перечень хорошо показывает повторяющийся исторический паттерн.
Во-первых, либеральные реформы в России всегда инициирует единолично глава верховной или исполнительной власти (Советский историк Натан Эйдельман удачно назвал эти попытки либерализации «революцией сверху». См.: Н. Я. Эйдельман. «Революция сверху» в России. Москва: Книга, 1989). Ни в одном случае эти реформы не были реализацией какой-то партийной программы или инициативой парламентского большинства.
Во-вторых, эти реформы всегда вызывали в российском обществе неоднозначную реакцию: сперва облегчение от расширения доступных свобод, а потом нарастающее недовольство усилением различных «побочных эффектов», которые одни представители общества объясняли недостаточной, а другие, наоборот, излишней радикальностью проведенных реформ.
В-третьих, правительство почти всегда сворачивало эти реформы по собственной инициативе (долгожителем тут стала аграрная реформа Столыпина, которую большевики подтвердили, когда вводили НЭП, а потом отменили вместе с НЭП). Исключением стали реформы Горбачева, которые всего за шесть лет привели к распаду СССР.
Почему руководители российской власти регулярно инициировали либеральные реформы и почему все эти попытки реформ или завершались реставрацией авторитаризма, или (как реформы Горбачева) приводили к неожиданным политическим результатам? Ответ на первый вопрос можно найти в неизменных чертах российской внешней торговли начиная с XVI века.
Внешняя торговля России: сырье в обмен на технологические товары
За последние 500 лет в России изменилось очень многое. Из Московского царства это государство превратилось в империю Романовых, многократно увеличило свои территориальные владения, разбилось на множество осколков в 1917–1918 гг., вернуло себе власть над большинством имперских земель уже как Советский Союз, после 1945 года взяло под свой контроль значительную часть Центральной Европы, а потом утратило этот контроль, почти бескровно отпустило на свободу четырнадцать «союзных республик» и продолжило существовать как Российская Федерация. Однако характер российской внешней торговли за все это время не претерпел никаких существенных изменений. Россия всегда предлагала своим европейским контрагентам сырье и продукты низкого уровня обработки в обмен на технологические товары и предметы потребления российской элиты.
В XVI и XVII столетиях Россия экспортирует в Европу прежде всего пеньку, лен, поташ, смолу, сало, ворвань, воск, пушнину и кожи, а импортирует из Европы ткани, металлы и металлические изделия, оружие, ювелирные изделия, вина и пряности (А. В. Демкин. Промышленность и торговля русского государства в XVI–XVII вв.).
В XVIII веке лидерами российского экспорта в Европу остаются пенька, лен, поташ, сало и пушнина; растет экспорт леса, железа и хлеба. Импортирует Россия ткани, краски, сахар, вина, пряности, а также промышленное оборудование для первых российских заводов (Внешняя торговля России в XVIII веке. Торговля в Российской империи).
Тот же паттерн наблюдаем и в XIX веке: из России в Европу везут пеньку, лен, поташ, кожи, лес, деготь, железо, хлеб, сало, а из Европы в Россию — ткани, краски, сахар, вина, пряности и промышленное оборудование (А. В. Калинкин. Внешняя торговля России в первой половине XIX в. О. Н. Аборвалова. Российская торговля на рубеже XIX–XX веков).
Экспорт сырья продолжил господствовать во внешней торговле империи Романовых — СССР — Российской Федерации также и в XX, и в начале XXI столетия. Например, в 2013 году в российском экспорте лидировали минеральные продукты, а в импорте, как и прежде, промышленное оборудование (В. В. Любецкий. Особенности внешней торговли России в XX–XXI вв.).
После того, как в России началась промышленная революция (первая половина XIX века), эта торговая асимметрия стала постоянной головной болью для российской власти. Правительство России хорошо понимало, что страна критически зависит от западных технологий, в обмен на которые может предложить только сырье, а значит, не пребывает с Западом в состоянии стратегического экономического паритета, что делает ее уязвимой не только в экономическом, но и в геополитическом и военном плане.
Для изменения этой ситуации требовалась либерализация экономической жизни, которая, по примеру стран Запада, должна была обеспечить экономические стимулы для интенсивного, свободного, творческого труда. Именно эти соображения стояли за реформами Александра ІІ, планы которых начали разрабатывать после болезненного проигрыша в Крымской войне 1853–1856 гг., а также за аграрной реформой Столыпина, к которой аналогичным образом подтолкнуло унизительное поражение России в войне с Японией 1904–1905 гг.
На какое же препятствие неизменно наталкивались эти либеральные реформы? Для ответа на этот вопрос придется заглянуть еще глубже в историю.
Наследие Золотой Орды и территориальная экспансия
Укрепление Московского княжества и его превращение в основной центр власти на территориях восточнее Литвы происходили в XIII–XV вв. под сильным, в некоторых отношениях решающим влиянием Золотой Орды — одного из наибольших обломков империи Чингизидов (Charles J. Halperin. Russia and the Golden Horda. The Mongol impact on Medieval Russian History. Indiana University Press, 1985.). Московские князья успешнее своих соседей и конкурентов взаимодействовали с правителями Орды, а когда та ослабла вследствие внутренних противоречий и проигранной войны с Тамерланом (1395), не только отказались повиноваться Орде, но и начали заявлять о себе (к примеру, в переписке с разными азиатскими правителями) как ее, Орды, законные наследники. Именно претензиями на наследие Орды московские правители обосновывали завоевание ими Казанского (1552), Астраханского (1556) и Сибирского ханства (1582–1598).
Вследствие такой взрывной территориальной экспансии Россия в начале XVII века уже контролировала громадные территории, населенные большим количеством неславянских народов, преимущественно нехристианского вероисповедания. Для удержания их в покорности российское правительство постоянно прибегало к экономическому и правовому давлению (например, ограничение места проживания и рода занятий), подкрепленному силовыми ресурсами Российской державы (Michael Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier. The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Indiana University Press, 2002).
Начиная с середины XVII века главный вектор российской территориальной экспансии сменился с восточного на западный и юго-западный. До конца XVIII века Россия овладела территориями нынешних стран Балтии, Беларуси и большей части Украины, в начале XIX века — частью территорий нынешних Молдовы и Польши, а затем приступила к «покорению» Кавказа. На всех названых территориях Россия сразу или постепенно отменяла все или почти все местные «вольности», после чего начинала систематическую эксплуатацию местных природных ресурсов и русификацию местного населения — т. е. стремилась лишить это население идентичности по крайней мере настолько, насколько эта идентичность была несовместима с подданством России (а тех, кто этому сопротивлялся, вместо идентичности лишала свободы или жизни, как это происходит и сейчас на оккупированных Россией территориях Украины).
Понятно, что удержать под централизованным российским контролем все эти гигантские территории с принципиально гетерогенным «евразийским» населением можно было только за счет жесткого авторитарного правления. Фаддей Булгарин еще при Николае I четко сформулировал эту взаимозависимость между культурным разнообразием российского населения и необходимостью государственного единоначалия: «Только верою и самодержавием может держаться в равновесии эта необъятная громада, Россия, почти особая часть света, вмещающая в себя все климаты, все племена человеческие!» (Фаддей Булгарин, Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях, часть 4, СПб, 1837, с. 291.)
Политическая оппозиция этому авторитаризму была двоякой.
Во-первых, это были местные этнические движения, конечной целью которых было приобретение или восстановление государственной независимости (в XIX веке особенно активную роль сыграли поляки).
Во-вторых, властям оппонировало специфическое для России леворадикальное движение, представители которого требовали немедленно дать полную волю всем крестьянам, после чего народное счастье должно было настать как бы само собой. Именно из этих двух слоев и вышли все участники покушений на Александра ІІ.
Любое послабление авторитаризма вследствие либеральных реформ, необходимых для оживления экономики, немедленно усиливало названные движения, а они, в свою очередь, расшатывали устройство имперской государственности.
Вот почему начиная с середины XIX века в России неизменно повторяется один и тот же цикл: обусловленная экономическими потребностями либерализация быстро приводит к потере управляемости государства, т. к. на поверхность немедленно выходят острые социальные и этнические и региональные противоречия; для восстановления управляемости приходится возвращаться к авторитаризму, который может ненадолго обеспечить «деспотический рост» (наилучший пример — сталинская индустриализация 1930 гг.), но после него неминуемо наступает экономическая стагнация, которая подталкивает правительство к очередной попытке либерализации с тем же результатом. Именно в силу движения по этому замкнутому кругу Россия почти не создает собственные высокие технологии (главным образом покупает или крадет чужие), а сырьевой экспорт до сих пор остается основой российской экономики.
По наблюдению Нобелевских лауреатов Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона, аналогичный «маятник» на протяжении значительно большего исторического времени можно было наблюдать в Китае: усиление централизованного государства на короткий период обеспечивает «деспотический рост», но уничтожает экономические стимулы для продуктивного труда, что приводит к стагнации, которая вынуждает правительство перейти к ограниченной либерализации, однако ее вскоре приходится сворачивать из-за потери политической управляемости. (Daron Acemoglu, James A. Robinson. The Narrow Corridor: States, Societies, and the Fate of Liberty. New York, Penguin Press, 2019, chapter 7 «Mandate of Heaven».) Однако российская ситуация, в силу «евразийского» расположения этой империи, намного острее, поскольку культурная гетерогенность российского населения, вопреки всем усилиям авторитарного центра, существенно превосходит китайскую — в плане разнообразия этносов, религий, местных языков, региональных экономических интересов и культурных ориентаций. Еще одно ключевое отличие России от Китая — историческая нестабильность границ: регион, который не был российским позавчера, мог стать таким вчера, перестать быть российским сегодня, но русское правительство не теряло надежд, что он снова станет таким завтра. Поэтому Россия, в отличие от географически локализованного Китая, привыкла компенсировать хронически низкую интенсивность и культуру подневольного труда своих подданных экстенсивным развитием, т. е. захватом и эксплуатацией соседних земель, с их природными и (что не менее важно) людскими ресурсами.
Кроме всего прочего, это означает, что для сегодняшней России восстановление контроля над Украиной — это не прихоть Путина и не просто рудимент «имперской идеологии», а прежде всего геополитическая необходимость: так Россия традиционным для себя способом пытается поддержать свою глобальную конкурентоспособность в ожидании будущего (в перспективе 20–30 лет) резкого падения спроса на ископаемое топливо, после чего у России не останется никаких значительных природных ресурсов для поддержания ее неизменного паттерна внешней торговли «сырье в обмен на технологические товары». Вот почему, по логике российского руководства, Россия должна захватить максимум территорий именно сейчас, пока газ и нефть еще могут подпитывать российскую экспансию — чтобы потом торговать с остальным миром если не сырьем, то, по крайней мере, геополитическим влиянием.
«Тюрьма народов»
Российская Федерация и сегодня остается «тюрьмой народов» (как когда-то назвал Россию Ленин, воспользовавшись метафорой маркиза де Кюстина), этот секрет Полишинеля слишком долго игнорировали на Западе (С единичными исключениями — см., например: Alban Dantin. La Russie, une prison des peuple. Интересно, что в первой же фразе этого текста автор ошибочно назвал Владимира Ленина… Владимиром Путиным, чем лишь подчеркнул историческое сходство этих двух «собирателей имперских земель»), тщетно стараясь рассматривать сегодняшнюю Россию как «национальное государство». В последний раз в России публично об этом заговорил Александр Сокуров на встрече с Путиным 9 декабря 2021 года — меньше чем за три месяца до начала полномасштабного вторжения в Украину (Александр Сокуров предложил «отпустить» из России регионы Кавказа. Путин в ответ попросил «не будить лихо» и не превращать страну в Московию, как «хотят в НАТО»). Сокуров, по сути, предложил Путину сделать то же, что когда-то сделал с французскими колониями президент де Голль: отпустить «всех, кто более не хочет жить с нами в одном государстве».
Характерно, что Путин в ответ заговорил про угрозу «повторения Югославии», перспективу «распада Российской Федерации» и категорично неприемлемого для него превращения «многонациональной» (sic!) России в «Московию» (что на самом деле было бы эквивалентом утраты своих колоний Францией или Британией, с поправкой на то, что в «континентальной» империи проблема географического размежевания метрополии и колоний значительно сложнее, а потому политически намного острее). Трудно найти более авторитетное подтверждение того, что сегодняшняя Россия, даже без учета ее притязаний на Украину, остается колониальной империей.
Важно заметить, что признание реальности угрозы распада России остается неизменной публичной позицией Путина с самого начала его правления. «Вот захлестнуло бы Дагестан — и все. Кавказ отошел бы весь, это же понятно. Дагестан, Ингушетия, а потом вверх по Волге — Башкортостан, Татарстан. Это же направление в глубь страны» (Н. Геворкян, Н. Тимакова, А. Колесников. От первого лица: Разговоры с Владимиром Путиным. Москва: Вагриус, 2000, с. 135.) Хороша демократия, от которой целый ряд регионов готовы «отойти», как только для этого представится реальная возможность!
Однако это означает, что любая новая попытка либерализации российской экономической или политической жизни, которую гипотетически можно предположить «после Путина», неминуемо приведет к новому кризису управляемости, который поставит перед тогдашними лидерами страны решающий выбор: или согласиться на новый этап распада этой колониальной империи, или спасти целостность страны путем очередной реставрации воинственного авторитаризма. Оба этих сценария реальны, хотя второй, по очевидным причинам, нежелателен и для соседей России, и для всего глобального сообщества. Нереальным приходится назвать третий и часто обсуждаемый сегодня сценарий: успешная либерализация Российской Федерации как единого целого, с сохранением ее сегодняшних международно признанных границ, но со сменой ее внутреннего политического устройства на либеральную демократию западного типа.
Либеральная демократия в «тюрьме народов» невозможна по определению.
Свободная Россия — это Россия без колоний
Российские оппозиционеры совершенно правильно утверждают, что «свободная Россия так же важна, как и свободная Украина» (La Russie vue de l’intérieur: élections, résistances et consolidation du pouvoir de Poutine.). Однако что именно следует понимать под «свободной Россией»? Как показывает этот исторический обзор, «свободная Россия» — это прежде всего освобождение от российского колониального господства тех народов, которые стремятся к государственной независимости {см., в частности Free Nations of Postrussia Forum), что также даст возможность остальным жителям России избавиться от колониального прошлого и начать формирование собственно России (или, если угодно, «Московии») как национального государства. К сожалению, большинство лидеров российской либеральной оппозиции (кроме представителей этнических меньшинств) в своих проектах установления (или «восстановления») «свободы и демократии в России» («Паспорт хорошего русского» Каспарова и Гудкова) полностью игнорируют «национальный вопрос» и призывают превратить Россию в «мирное, демократическое и европейское» государство (Lev Ponomarev, Elena Kotënočkina, Oleg Elančik. Les démocraties face au «problème») без каких-либо упоминаний про будущую деколонизацию. Как показывает этот исторический анализ, такие попытки в лучшем случае можно считать искренними, но недальновидными и напрасными иллюзиями, которые вредны уже тем, что направляют ожидания западной публики и усилия западных политиков на ложный путь.
С другой стороны, можно только приветствовать недавнюю резолюцию ОБСЕ, в которой эта авторитетная организация признала «деколонизацию Российской Федерации» необходимым условием «устойчивого мира». (OSCE Resolution on security and geopolitical challenges in the OSCE region: ten years of armed aggression by the Russian federation against Ukraine, par. 47, adopted by the OSCE Parliamentary Assembly at the thirty-first annual session, Bucharest, 29 June — 3 July 2024). Необходимо уже сейчас готовиться к такой деколонизации, приложив максимум усилий, чтобы она произошла как можно более упорядоченно и мирно. И именно этот шаг сделает возможной реальную демократизацию того региона Евразии, который ныне контролирует Российская Федерация. Шанс на мир в этом регионе настанет только тогда, когда будет, наконец, положено конец российскому колониализму.
Насколько готова к такой перспективе российская оппозиция? Тот же вопрос можно задать иначе: насколько российская либеральная оппозиция готова сознательно отказаться быть великорусской?
От ответа на этот вопрос тоже в какой-то (существенной?) степени зависит будущее России.
